– Я не знаю… мне не говорят.
– Твой муж врач, и он ничего тебе не говорит?
– Да.
– Вера, завтра тебе придется еще раз приехать в Лондон – в клинику. Я тебя хорошенько обследую, сделаю несколько своих анализов и выясню, что с тобой такое. Вот так. – Он не спрашивал; он почти приказывал.
Вера кивнула, и страх в ее взгляде сменился признательностью – влажной, как январское солнце.
На следующее утро, в половине девятого, Росс стоял в углу операционной на Харли-стрит и описывал только что проведенную операцию. Маска закрывала подбородок. Он не выспался, и операция прошла не слишком удачно.
Такого рода работу он любил меньше всего. Реконструктивная пластика: кожный трансплантат, который он месяц назад пришил на шею человеку, тяжело обожженному во время аварии на химическом заводе, воспалился. Произошло отторжение. Пришлось взять новый лоскут кожи с бедра и начать все сначала. Отторжение первого трансплантата произошло не по его вине, но Россу все равно было неприятно. Он считал, что виноват во всех неудачах, во всех отторжениях ткани.
Неудачный брак с Верой – тоже его вина; он предоставлял ей много свободы. Она слишком много времени проводила одна, и у нее было слишком много денег. Он и сам не понимал почему, но и ее болезнь он тоже рассматривал как свою ошибку. Теперь только он может ее исцелить. Со всеми проблемами можно справиться: просто нужно держать ситуацию под контролем, удалить зараженные куски, как некрозированную ткань, которую он только что иссек и заменил. Решение всегда можно найти. Уголком глаза Росс подметил, что к нему приближается анестезиолог Томми Пирмен – толстый, потный, бесформенный.
– В воскресенье пришел вторым в своем классе; я тебе рассказывал?
– Не знал, что ты ходишь в воскресную школу, – заметил Росс.
– Ха-ха! На моем «бентли».
– Ах да, на твоем «бентли». – Росс отчетливо представил своего анестезиолога в зеленом «бентли» выпуска 1930 года. Однажды Пирмен приехал к ним в этой машине на воскресный обед. На нем был кожаный шлем и очки, как будто он собирался предложить себя на роль Жабы-автомобилиста.
– Гонка по пересеченной местности. Рассказывал я тебе или нет?
Росс кивнул, записывая важные подробности операции.
Как ребенок, жаждущий внимания, Пирмен продолжал:
– Гонка в Прескотт-Хилл – там находится клуб владельцев «бугатти». Открытые состязания, для всех видов старинных спортивных и гоночных машин.
– Томми, почему ты не пришел первым? Всегда нужно стараться прийти первым.
– Я поехал не ради победы, а ради развлечения, – оправдывался анестезиолог.
– Развлечение – это прийти первым. – Росс закончил писать и передал записи второй сестре, чтобы та занесла их в компьютер. – А раз ты пришел вторым, то и радоваться нечему.
Его прервал стажер:
– Мистер Рансом, фотограф спрашивает, нужна ли она на следующей операции.
Росс часто снимал результат своих операций; лучшие снимки он размещал на своем веб-сайте.
– Миссис Рейнолд? – уточнил он. – Она следующая; нам предстоит довольно интересная работа на ее челюсти. Да, фотографии мне понадобятся. – Он положил руку на плечо анестезиолога и подтолкнул его к выходу. – Томми, можно тебя на пару слов?
Когда они с Пирменом вышли за дверь, Росс сказал:
– В сентябре я должен выступать в Праге, на Всемирной конференции пластических хирургов. – Он понизил голос, так как мимо проходила медсестра. – Буду делать доклад о микроциркуляции; мне нужно немного расцветить его. Ты в курсе всех современных достижений; разбираешься в них не хуже, чем в старых машинах, верно?
Анестезиолог неуверенно кивнул.
– Мне нужно как-то протащить в доклад нанотехнологии. Знаешь, что это такое?
– Миниатюрные роботы.
– Вот именно. Раскопаешь что-нибудь для меня?
– Я нарыл тебе массу сведений по болезни Лендта; все данные по коктейлю, который используют на фирме «Молу-Орелан», по результатам второй стадии испытаний.
– Ну и?..
– Через год после начала приема в живых остались всего тридцать пять процентов.
Росс взволнованно сжал плечо друга:
– Тридцать пять процентов?!
Пирмен закатил глаза, что означало утверждение.
– Отличная новость, Томми!
– Я бы не назвал ее «отличной». Шестьдесят пять процентов людей с данным заболеванием умирают в течение двенадцати месяцев. Из тех, кто не получает лекарство, умирают восемьдесят процентов. Не слишком-то радует. По-моему, тридцать пять процентов выживших – не такая уж большая цифра.
– Это великолепно, Томми! Только что спасения не было вообще, а теперь выживают тридцать пять процентов! Спасибо. – Оставив анестезиолога в коридоре, он поспешил к себе в кабинет, закрыл дверь и позвонил Джулсу Риттерману.
– Росс! А я как раз собирался тебе звонить, – сказал Риттерман.
– Я только что узнал результаты второй фазы клинических испытаний лекарства на «Молу-Орелан».
– Я собирался рассказать тебе то же самое. Данные не блестящие, но наблюдается некоторый прогресс.
– Джулс, ты должен записать ее на третью фазу испытаний, немедленно, сейчас же! Задействуй все свои связи!
– Постараюсь. – В голосе Риттермана слышалось сомнение. – Но ведь всего тридцать пять процентов – против двадцати пяти у той группы, что получала плацебо! Всего десять процентов разницы. И потом, как я тебе и говорил, мы никак не сможем выяснить, что будет получать Вера – само лекарство или плацебо. Шансы пятьдесят на пятьдесят.
Казалось, Росс не слышит предостережения.